Представьте 6 девочек - Страница 95

Эндрю, ставший наследником титула, в письме похвалил Дебору за то, что она вернулась в Рукери на землях Чэтсуорта вместе с Эммой (1943 г.р.) и новорожденным Перегрином (прозванным Кочегаром, и это имя так к нему и прилипло). Они станут величайшим утешением для его родителей, писал он. Дебора любила свекра и свекровь, хотя всегда почтительно именовала их герцогом и герцогиней. Однако удрученный горем герцог больше не приезжал в Чэтсуорт, появился только на свадьбе дочери. В том же письме Эндрю как бы между делом сообщает, что получил Военный крест — «совершенно незаслуженно». Типично для ее супруга, прокомментировала Дебора, он всегда преуменьшал собственные подвиги. Крест он получил за «бодрость духа и руководство людьми» в Италии, когда его рота пролежала тридцать шесть часов под обстрелом, не имея ни еды, ни питья.

С тех пор Дебора жила в постоянном страхе за Эндрю. «Знаешь, я теряю голову», — писала она Сидни, получив в декабре 1944-го известие, что он окончательно возвращается домой. За Питера Родда Нэнси переживала, хотя и не так сильно (следует помнить, что, являясь на побывку, он, как сообщал позднее Гарольд Эктон, «просил не говорить Нэнси о его пребывании в Лондоне»). В 1944-м он приезжал из Италии на Пасху. Там, сказал он Нэнси, «ад на земле». Джессике она писала обычным легкомысленным тоном, намекая на давнее семейное прозвище мужа: «Старый таможенник в действии».

Том Митфорд, сражавшийся в Ливии и Италии в составе Королевского стрелкового корпуса, вернулся в Англию в 1944-м майором. Он прошел обучение в армейском штабном колледже в Кэмберли, откуда ездил к Диане в Крукс Истон. В июле его отпустили в Лондон на побывку. Случайно они с Нэнси встретили у дверей Рица Джеймса Лиз-Милна. «Он чуть не обнял меня посреди улицы, — писал в дневнике Лиз-Милн, — назвал старым дорогим другом, самым старым и самым дорогим, очень нежно. Выглядит он моложе своих лет, исхудал, но все так же невероятно красив».

Именно тогда, за обедом с Лиз-Милном, Том признался в неугасших симпатиях к нацистским теориям. Он сказал, что лучшие из известных ему немцев — нацисты, и ему не хочется их убивать. При этом он не был (и не считался) антисемитом, скорее уж наоборот (как и его друг Янош фон Алмаши, нацист, но без всякой предвзятости по отношению к евреям). К тому времени русские успели освободить первые концлагеря, Собибор и Треблинку, так что парадокс признания, на которое Том решился под конец войны, можно объяснять только его глубокой любовью к Германии, к романтической идее германского духа, к Вагнеру более, чем к Гитлеру. И все равно это очень трудно понять. Непосредственный начальник, высоко ценивший Тома, признавал, что «иметь с ним дело было нелегко. У него были свои взгляды, которые он отстаивал умело и остроумно, и он терпеть не мог дураков». Возможно, именно эта твердость, сходная с качествами Дианы, неумолимо склоняла Тома к суровой вере. Лиз-Милн, любивший Митфордов, писал о Нэнси, которую любил меньше, чем других: «В ней есть черствость, доходящая до жестокости. — И добавлял: — Это общее у всех Митфордов, даже у Тома». И это правда, хотя при этом они были способны и на тепло, страсть, великодушие — все, что Джеймс обрел в любовнике своего отрочества; но была в них эта крепкая пружина, действовавшая на протяжении всей жизни. Она слышалась в их шутках и помогала выстоять под ударами, которые сокрушили бы всякого другого. У Нэнси это качество проявлялось очень ярко, хотя Лиз-Милн ошибался, полагая, что в ней его больше, чем в других, — это общее свойство всех Митфордов, только отец семейства был им обделен.

За ужином Том, сложный во всем, в том числе и в своей любовной жизни, сказал, что подумывает после войны жениться. Ведь он как-никак будущий лорд Ридсдейл, и, судя по состоянию его отца, этого будущего уже недолго ждать. Он перечислил всех своих женщин — с кем спал, кого мог бы полюбить и кто ему просто нравился — и просил у друга совета. «Будь я на месте одной из них и знай, как ты меня обсуждаешь, я бы не мечтал выходить за тебя замуж», — сказал ему Лиз-Милн. По его словам, Том «зашелся от смеха». И рядом с этой записью: «Грустно смотреть на Тома, он такой грустный!»

Том, предпочитавший драться с японцами, а не против немцев, отправился в конце 1944-го в Бирму. Он добился перевода из штаба в передовой батальон, писал домой веселые и полные решимости письма. В марте 1945-го он повел своих бойцов на небольшую группу японцев с пулеметами. Батальон пытался укрыться за какими-то листами ржавого железа, но такой защиты явно не было достаточно. Несколько пуль попали Тому в шею и плечи, но он оставался в сознании. Его успели доставить в полевой госпиталь. В нем, как и в Юнити, застряла пуля — в позвоночнике. Он был парализован, однако сохранялась надежда, что он останется в живых, и его перевели в другой госпиталь. Там он заболел пневмонией и умер 30 марта, тридцати шести лет.

Война все-таки нанесла Митфордам самый страшный удар.

9

Описывая Джессике Рождество 1943-го, Сидни заметила: «Ужасно быть в разлуке с Пулей. Очень надеюсь следующее Рождество провести с ним».

К 1944-му дела вроде бы пошли на лад. Диану выпустили из тюрьмы. Дэвиду сняли с глаз катаракты, операция прошла успешно, однако от очков с толстыми стеклами он не избавился (и выглядел, по отзыву Джеймса Лиз-Милна, «точно настройщик пианино»). Джессика вступила в новый удачный брак, получила американское гражданство и родила сына Николаса. Впервые за семь лет отец написал ей: «Просто хочу выразить тебе свою любовь и наилучшие пожелания ему и его будущему. Как-нибудь, когда все устроится, надеюсь увидеть вас всех. Судя по новостям и по тому, как обстоят дела, мне кажется, есть надежда, что столько я продержусь, — мне бы очень этого хотелось. С большой любовью, Пуля».