Представьте 6 девочек - Страница 70

Милли, уверяла она Роберта Байрона, «категорически против умиротворения». В эту пору Нэнси редактировала письма Стэнли из Олдерли, находя в здравой политике вигов и устойчивой системе представлений убежище и от современности, и от Питера. Первый том писем, «Леди из Олдерли» (1938), еще содержит посвящение — благодарность супругу, второй, «Стэнли из Олдерли» (1939), обошелся без него. Обе отлично составленные и тепло принятые книги послужили бальзамом для раненой гордости. Однако в целом жизнь мало что обещала Нэнси в ту пору. Война, по крайней мере, отвечала на вопрос, что будет дальше. О ситуации в мире, а тем самым и в собственной семье, Нэнси отзывалась со скукой, отчаянием и отстраненностью. «Между нацистами и большевиками разницы ни на волос, — писала она другу семьи Вайолет Хаммерсли. — Если ты еврей, предпочтешь большевиков, если аристократ — других. Вот и все, на мой взгляд. Бесы».

Свинбрук был продан, теперь пришел черед дома на Ратленд-гейт, Дэвид предполагал продать его или сдать с обстановкой. Все дочери вышли в свет, и в доме отпала нужда. Война отсрочит продажу, но к 1938-му основным жилищем Ридсдейлов сделался остров Инч-Кеннет, у западного побережья Малла. Там стояли единственный большой дом и часовня; имелся личный лодочник. Дэвид купил остров, пообщавшись в клубе с человеком, который подремонтировал и расширил дом. Это был типичный для него детский порыв, и в этом смысле он мало отличался от Юнити: опрометчивый, загоравшийся энтузиазмом, без особой оглядки на последствия. В доме, каким он был до новых переделок, некогда гостили доктор Джонсон и Сэмюэл Босуэлл. Босуэлл называл его «элегантным убежищем». Новое здание было уже не столь красиво («вроде особняка в центральных графствах») и к тому же находилось страшно далеко.

Чтобы попасть туда, нужно было ехать ночь на поезде, потом долго плыть на пароме до Малла, дальше пятнадцать миль на машине и, наконец, переправляться на лодке — «худшее путешествие в мире», по отзыву Нэнси. Дебора позднее признавалась, что колебалась «между желанием прожить там всю жизнь и ненавистью». Все зависело от погоды: Инч-Кеннет прекрасен при солнце и мрачен в туман. Сидни, которая провела детство рядом с морем и на море, чувствовала родство с этим местом. В жилах Дэвида текла шотландская кровь (его мать из Эйрли), и, как большинство аристократов, он любил Шотландию. Однако он постепенно сдавал, как усталое старое животное. Знать бы, что думал он о своих удивительных девочках, которые скакали вокруг него, пока были маленькие, дразнили и подначивали, отводили ему главное место в своих фантазиях, набрасывали покров волшебных чар на вечные земли Оксфордшира.

Интересно также, что почувствовал Дэвид, когда Мюнхенское соглашение оказалось пустышкой, Гитлер двинулся на Прагу, а сам он вернулся — с некоторым облегчением, словно и не было гипнотического обращения в Нюрнберге, — к старинной ненависти к Германии. Между тем Сидни пуще прежнего выступала за Гитлера и категорически не желала войны. Однако 1939-й еще только начинался. Юнити переехала в другой дом. «Квартира принадлежит, — сообщала она, — молодой еврейской паре, которая уезжает за границу». Отвратительно? Еще бы. В марте она писала Диане так, словно ничего особенного не происходило. Фюрер был «в своем сладчайшем настроении», выражал сочувствие в связи с тем, что Британия и Германия становятся врагами. Летом Юнити приезжала в Лондон — и опять-таки почему ее отпустили в Мюнхен? Да еще и с целой машиной вещей, собранных Сидни для обстановки новой квартиры. Она побывала на митинге Мосли в Эрлс-корте. Когда она ласково прощалась возле дома на Ратленд-гейт с горничной Мейбл, та взмолилась: «Не произносите при мне имя Гитлера». — «Мейб, ты его не знаешь, он бы тебе понравился».

Но к июлю, писала она Диане, сладчайший фюрер был уже «в самом неприступном настроении, знаешь, весь такой озабоченный». Сестры вместе побывали в Байрейте, где Юнити вручили букет цветов, они посмотрели «Сумерки богов», пообедали с Гитлером. Разговор был сдержанным и взрослым — по крайней мере, разговор Дианы с фюрером. Она обещала, что Мосли будет бороться за мир, пока это не запрещено законом, но едва ли он тот человек, в чьих силах предотвратить войну. Гитлер сухо ответил, что такие усилия подвергают политика риску быть убитым. Он также сказал Диане по поводу британского ультиматума: «Боюсь, они твердо решились воевать».

После обеда Юнити сказала Диане: если Англия вступит в войну с Германией, она больше не станет жить. И в то же время приглашала сестру на очередной партийный съезд, словно это еще было возможно. Диана вернулась в Вуттон, готовилась к скорым родам — и к войне. Юнити еще дважды обедала с Гитлером. Вероятно, они обсуждали ситуацию, как и всегда в прошлом, и Юнити, должно быть, до последнего умоляла сохранить мир. Альберт Шпеер писал в мемуарах: «Леди Митфорд [так он ее называл] даже в годы возраставшего международного напряжения настойчиво вступалась за свою страну и часто просто умоляла Гитлера пойти на сделку с Британией. И хотя Гитлер нисколько ее в этом не поощрял, вопреки его сдержанности она не оставляла усилий во все эти годы». Друг Юнити Руди фон Симолин потом говорил: «Ее вознесли на пьедестал, а она вообразила, будто пользуется влиянием».

Британский консул велел Юнити покинуть Германию, однако она ответила, что в этом нет необходимости, поскольку она состоит под покровительством Гитлера. Отец слал одну исступленную телеграмму за другой, но уговаривать Юнити было уже поздно. Последние дни августа Юнити проводила в одиночестве в своей квартире, хозяева которой уехали — кто знает куда. Она неотрывно слушала радио. Первого сентября она в последний раз обедала в «Остерии Бавария». На следующий день написала очередное письмо Диане, все в том же митфордианском духе, выразила пожелание, чтобы Чемберлена повесили. Она также беспокоилась о собаке, подарке сестры. «Боюсь, — писала она, — что больше не увижу фюрера».