Представьте 6 девочек - Страница 48

Груз истории делает это непонятным. Мосли стал фигурой демонической, страшным символом авторитаризма, каковым остался и после своей смерти в 1980 году. Даже поп-культура воспринимала его как символ политической жути. Первый альбом Элвиса Костелло, выпущенный в 1977 году, поминал «мистера Освальда с тату-свастикой», что не совсем справедливо (нацистом Мосли не был никогда), однако свидетельствует о том, что и через сорок лет после того, как воплощенная в Мосли угроза была своевременно подавлена, он продолжал быть известным и «сильным» тотемом. «Он любил Британию и ждал, пока она его призовет, — писал в 1976 году Клайв Джеймс, — не понимая, что главная причина любить Британию в том и заключается, что она не станет призывать ни его, ни кого-либо в его духе».

В 1932 году фашизм ассоциировался с Муссолини и не слишком беспокоил англичан (чуть позже Муссолини финансово поддержит БСФ), и Мосли тоже воспринимался иначе. Миновали дни, когда в нем видели будущего премьер-министра (сначала от консерваторов, а потом от лейбористов), но и политическим парией он еще не стал. Он не приобрел огромного числа приверженцев, как рассчитывал, но имел солидную поддержку. «Британский союз фашистов, — писал он, — представлял собой группу чрезвычайного реагирования, которая должна была отстаивать практичную политику с экстренными мерами и конкретным планом по выведению Британии из кризиса». А кризис был реальный: финансовая паника, массовая безработица, коммунистическая угроза. Совсем не таким наивным, как это кажется задним числом, было беспокойство, устоит ли демократия.

Десять месяцев, от возникновения БСФ до августа 1933-го, ряды британских фашистов пополнялись столь стремительно, что пришлось обустраивать штаб-квартиру в просторном помещении на Кинг-роуд, Черный дом, который, как говорили, «был заполнен студентами, спешившими приобщиться к новому крестовому походу». Партия вобрала в себя небольшие разрозненные группировки фашистов, в том числе тех, кто набрасывался на Мосли в 1927-м. А приманка фашизма была заброшена в страну еще в начале двадцатых. Даже ныне Британия, при всем ее врожденном здоровом скептицизме, питает слабость к сторонникам заведомо нереалистичных мер: мейнстрим замаран компромиссами, а маргиналы, чистые и честные, сверкают перед глазами публики главным инструментом гипнотизера — требованием «перемен». Само это слово по-прежнему сохраняет магическое очарование, а в ту пору никто не сулил перемены так уверенно, как Мосли. Лорд Ротермир и принадлежавшая ему «Дейли мейл» поддерживали БСФ вплоть до 1934-го — в январе того года газета вышла с шапкой «Ура чернорубашечникам». Союз фашистов воспринимали как партию «молодых». Иными словами, тут работал еще один политический лозунг — вдохновить молодежь, что всегда звучит хорошо, хотя и способно привести к кромешному идиотизму. Ллойд Джордж восклицал: «Сэр Освальд Мосли — чрезвычайно способный человек, и ему многое удается». Перед членами Фабианского общества — нечего сказать, удачный выбор аудитории — Бернард Шоу произнес речь, в которой утверждал: Мосли «пишет очень интересные вещи… вы инстинктивно ненавидите его, поскольку не знаете, куда он вас тащит, а он явно собирается выдрать некоторых из вас с корнями».

Такой радикализм импонировал завзятому агитатору Шоу, импонировал и Диане. Глубочайший парадокс этой натуры: женщина с самыми цивилизованными ценностями, прекрасным чувством юмора, жаждой личной свободы, желанием без смущения радоваться красоте жизни (да и сама — воплощение красоты) в тайниках своей души тянулась к чему-то темному, жестокому, диктаторскому, а главное — к тому, кто принимал себя сугубо всерьез. Как, спрашиваешь себя, митфордианский хохот не прорывался при виде Мосли, затянутого в черное, в высоких сапогах? Или как могла она слушать Гитлера, истошно вопившего чушь, и не поддаться семейной смешливости? Ну вот могла.

Диана, в отличие от мисс Джин Броди, не была «прирожденной фашисткой». Но ее воля, этот сильный, отзывающийся на вибрации стальной стержень внутри, тянулся к родственному свойству Мосли. За обедом, вспоминал сын Мосли Николас, его отец любил рассуждать о Ницше «и при этом проделывал глазами фокус: они то вспыхивали, то меркли, словно маяк». Трудно удержаться от мысли, как глупо выглядело такое представление. Но, видимо, следовало там присутствовать, чтобы судить. Или же требовалась восприимчивость, полурелигиозная вера в то, что Мосли называл «волей к победе».

В поздних своих текстах — жестких, ригористичных и полных сильных доводов против неизбежности и справедливости войны с Германией — Диана ясно обнаруживает ту бескомпромиссность, которая потянулась к обещанной Мосли определенности во всем. В рецензии на книгу о британской политике перед Второй мировой войной она сухо замечает: «Для членов парламента война против Германии была ответом сразу на множество вопросов. Все запущенные проблемы — безработица, недостаток жилья, бедность — решились одним ударом… Освальда Мосли осуждают за то, что он пророчил „коллапс“, но он, к несчастью, оказался прав».

В том-то и дело: Диана верила в Мосли. «Именно это, — утверждала она, — дало мне отвагу пережить остракизм, гнев родителей… всеобщее осуждение». Она полюбила мужчину, а не идеологию, но была покорена и его несравненной силой убеждения, и агрессией, в которой явно чувствовалось нечто сексуальное. Вещь достаточно известная: бледные, выросшие в полной безопасности девицы беззащитны перед мистическим мужским обаянием — про это твердят и мифы о вампирах, и романтическая поэзия, и рок-концерты во вспышках лазера. А Диана — еще раз напомним — была тогда совсем юной. Разумеется, она сохранила верность Мосли на всю жизнь, но если бы ей было к моменту их встречи на десять лет больше, может быть, она сумела бы устоять. «Только великие дела — и только на великий лад», — говорил он позже; для молодой женщины, считавшей демократию безнадежной системой, где никогда не наладится жизнь, это звучало как величественная и потрясающая вера. Величественным казался и мужчина, способный произнести такие слова.