Представьте 6 девочек - Страница 46

Следующий год породил «Меморандум Мосли»: манифест о возрождении страны. Впоследствии говорили, что он на поколение опередил свое время, но содержал тревожные приметы будущих тенденций. Экономическая теория в духе Кейнса (в частности, устранение безработицы в краткосрочной перспективе путем трудоемкого строительства дорог) сочеталась с требованием установить намного более сильную, фактически авторитарную власть. Значительная часть лейбористов высказалась в пользу меморандума, хотя многие сочли его чересчур дерзким, и лишь с небольшим перевесом его отвергли на партийной конференции 1930 года. Эта неудача, как всегда, подтолкнула Мосли к радикальным действиям. Он вышел из партии, а в 1931-м Макдональд сформировал Национальное правительство. Лейбористская партия практически раскололась, и не столько из-за самого меморандума, сколько из-за тех противоречий, которые он обнажил. Если бы Мосли не вышел в досаде из партии, он бы почти наверняка сделался лидером лейбористов. Однако он был уверен, что сумеет увести за собой многих последователей, в том числе Эньюрина Бивена, в новую, лично им созданную партию. Этими событиями, очевидно, объясняется презрение, с каким Диана относилась потом к Рэмси Макдональду и к правительству, которое он возглавлял вплоть до 1935 года (оно «фактически было тори»). (Писательский талант Диана использовала нередко для сведения старых счетов — так, мужа Дианы Купер, который обозвал Мосли в 1923 году «липким, скользким, слюнявым большевиком [sic]», она разодрала в клочья спустя тридцать лет.) В одном Мосли был безоговорочно прав: безработица требовала более радикальных решений, ее уровень достиг двух миллионов человек, когда он составлял меморандум, и приближался к трем миллионам в 1933 году, когда из Новой партии вырос Британский союз фашистов.

К моменту первого настоящего знакомства с Дианой Мосли находился в межеумочном положении: покинул парламент и готовился к следующему ходу. Судьба как нарочно предоставила ему досуг для охоты на богиню. Новая партия быстро распалась, на выборах 1921 года потерпели поражение все 24 кандидата. Джеймс Лиз-Милн недолгое время агитировал за Мосли, но без особой убежденности. Спустя много лет он попытался припомнить тогдашние свои впечатления, и вышло поразительное свидетельство о том, как далеко завели Мосли ораторское искусство, дар овладевать аудиторией, словно у рок-звезды: «Он был в ту пору воплощением победоносного эгоизма… Поза, гримасы, сверкающие зубы, то обнажающиеся, то исчезающие, и вся эта рассчитанная удаль скорее могли произвести впечатление на эмансипированных дамочек из Мэйфера, чем на голодных рабочих из Поттериз». Прежний соратник Мосли, Гарольд Николсон, ездил вместе с ним к Муссолини. Он писал: «Мосли верит в фашизм, а я нет». Но Диана, которая вопреки видимости отнюдь не была эмансипе из Мэйфера, в 1932 году постепенно уверилась, что Мосли призван спасти Британию. «Иногда мы спорили, — пишет она, — но в целом он меня убедил». Она приняла его веру. И, как принято у Митфордов, дала ему прозвище — Вождь.

4

В тот вечер, когда ради Юнити устроили танцы на Чейн-уок и Диана вышла к гостям в сером платье из тюля немыслимой красоты (и с немыслимым количеством бриллиантов), они с Мосли наконец объяснились. При этом он тут же предупредил, что Симми никогда не бросит. Как бы Диана к этому ни отнеслась, это не побудило ее отказаться от Мосли. Этот заносчивый греховодник перевешивал в ее глазах мужа (который написал ей письмо, трогательно приглушая негодование и прося лишь прекратить «завтраки» с Мосли), обоих сыновей, идеальную жизнь. Наутро Мосли позвонил ей по телефону и, не вслушавшись в голос той, что сняла трубку, обратился к горничной: «Дорогая, когда я тебя увижу?»

В эту же судьбоносную пору — между июльским балом и созданием Союза британских фашистов в октябре — Гиннессы устроили в Биддсдене fête champêtre, Диана щеголяла в серебристом парике, сделанном Робертом Байроном, а Мосли был с ног до головы в черном (тут никаких неожиданностей). По свидетельству одного из гостей, «Диана всем твердила, какой Мосли потрясающий, словно девица, влюбленная в кинозвезду». Но ей ведь и правда было всего двадцать два года. Художнику Генри Лэму, который смотрел на Мосли косо, она сказала с характерной самоироничной улыбкой: «А вы все думаете, какой он пройдоха». Ни малейшей осторожности она не соблюдала: большую часть вечера провела с Мосли наедине в доме наверху. Симми, особенно кроткая в наряде пастушки, видимо, обо всем догадывалась: преданную жену, которая следовала за знаменами мужа словно овечка (только овечки и недоставало к ее костюму) и теперь стойко агитировала за БСФ, муж обманывал с хозяйкой дома, и присутствовавшие делали вид, будто ничего не замечают. О переживаниях Брайана можно только догадываться, но едва ли Диана застала его врасплох, когда в ноябре 1932 года выразила желание уйти. Другое дело, насколько он поверил, что она способна это сделать. Накануне Нового года Диана преспокойно явилась в компанию, собравшуюся у Мосли и Симми, где присутствовали и две другие сестры Керзон, более мстительно настроенные, чем законная жена. Поступок необычный, возможный лишь для той, кто была очень молода, невосприимчива к чужому мнению и вполне уверена в себе. На следующий день она сняла маленький дом на Итон-сквер, задешево, потому что дом был в плохом состоянии, зато располагался поблизости от квартиры Мосли, «чертовой проклятой богомерзкой Эбури», как назвала холостяцкое убежище Симми, которая, при всей своей святости, была не чужда страсти. «Как часто она появляется там?» — терзалась жена Мосли. Диана обосновалась в новом жилище с сыновьями и четырьмя служанками и в мгновение ока публично и без стыда сделалась «другой женщиной».