Юнити похоронили в Свинбруке, в месте, которое она любила. Под конец жизни она развлекалась, тщательно продумывая обряд своих похорон, хотя строчку из Клафа для надписи на могильном камне выбрала Сидни: «Не называй борьбу бесплодной». На погребении присутствовали супруги Мосли, и хотя Дэвид не обменялся ни словом с мужем Дианы, затем он написал ей письмо с извинениями — так-де вышло неумышленно. При этом Дэвид вроде бы не собирался восстанавливать отношения с женой. Он приехал за ней в Обан, и они вместе везли оттуда в Свинбрук гроб с телом дочери. Но в июле, не прошло и шести недель после смерти Юнити, Нэнси случайно столкнулась с его экономкой Маргарет у Версальского дворца. В очередном письме Диане она описывала эту встречу По словам Маргарет, лорд Ридсдейл каждый день писал ей или звонил. В своей небрежной манере Нэнси обронила: рада за отца, что он нашел свою любовь. «Не скажешь же, чтобы он вдоволь получал ее от Мули, которая даже не слишком-то ему симпатизировала, — не стану осуждать ее за это». Не странно ли слышать такие слова от женщины, создавшей вечный союз дяди Мэтью и тети Сэди, эту необычную и в высшей степени удовлетворяющую обоих супругов конфигурацию? В тот самый момент, когда Нэнси позволила себе такой отзыв, она в очередной раз воспроизводила этот союз в романе «Любовь в холодном климате». Так верила ли она сама в то, что говорила? В каком-то смысле да, хотя желание отстраниться от семьи (и, наверное, вечное желание эпатировать) придало ее словам дополнительную резкость. Когда-то она любила отца и матерью восхищалась. Отец был, безусловно, более теплым человеком — но и гораздо более слабым. Мы видим намеки на это в романах Нэнси, где Сэди пребывает «на своем облаке», в то время как муж — который всегда теряется, если рядом нет супруги (или, на худой конец, любимого егеря), — выполняет почти все ее желания. Несмотря на драматические демонстрации дурного настроения, дети дяди Мэтью его не боятся, но им чрезвычайно важно сохранить доброе мнение матери. И когда Линда в «В поисках любви» совершает побег с гламурным коммунистом Кристианом, ее волнует и пробуждает в ней угрызения совести предполагаемая реакция матери. Но при всем том Нэнси укутывает воображаемый брак своих родителей покровом благожелательства. Ни на миг не возникает сомнения, что это счастливый союз до гроба. Если к моменту публикации романов это могло казаться горькой иронией, все же таким выглядело издали прошлое Ридсдейлов — жизнью, которую разрушили дочери.
Однако, несмотря на смерть Юнити, неприятное вторжение Питера Родда и ужасный вечер с ним в ресторане, когда за соседним столиком Полковник весело флиртовал с «другой женщиной», Нэнси писала Ивлину Во с характерным для нее задором: «Небесный 1948!» И тот отвечал в типичной для него манере: «Странное представление о небесах. В моей стране сейчас нет элегантной одежды, изысканной еды и маскарадов, которыми наполнены ваши дни».
Это правда: во Франции Нэнси вела жизнь, немыслимую для Англии. Ее тетя Айрис, сестра отца, написала довольно злобное письмо, упрекая племянницу в нежелании разделить трудности с соотечественниками. Кому, недоумевала Нэнси, кому всерьез нужно, чтобы она разделяла эти самые трудности? Однако Ивлин Во лишь отчасти шутил, когда напоминал ей, что она голосовала за правительство, которое ввело рационирование, — и скрылась во Франции от последствий этих законов.
После войны, когда налоги достигали 19 шиллингов и 6 пенсов на фунт, Дерек Джексон и Памела попросту снялись с места и перебрались в Ирландию. Они поселились в замке Тулламейн, в прекрасных охотничьих угодьях графства Типперери. При всей своей любви к лошадям — в 1946-м он участвовал в Грэнд-Нэшнл — Дерек вскоре заскучал без интеллектуальных стимулов и устроился на работу в научную лабораторию при Дублинском университете. Там он познакомился с молодой женщиной по имени Джанетта Ки и сделал ее своей третьей женой (всего их будет шесть). Для Памелы (хотя она по-прежнему оставалась закрытой книгой) это было, скорее всего, облегчением. Дебора осторожно замечала, что Дерек был «не как все». Возможно, Памела даже обрадовалась, особенно когда выяснилась сумма достававшейся ей при разводе компенсации. «Здорово, что Женщина теперь при деньгах», — писала Нэнси Диане в 1950-м. Многие могли бы и возмутиться незаслуженным богатством Памелы, однако Нэнси далеко не всегда поддавалась мелочной зависти — так, она вроде бы ничего не имела против, когда Джессика сделалась ее соперницей на писательском поприще (несмотря даже на очевидную подражательность «Достопочтенных и мятежников»). Более того, она говорила Ивлину Во, что мемуары Дианы, к которым та приступила в 1962-м, «блистательны и смешны до колик». Разумеется, под настроение она могла высказать и диаметрально противоположное суждение, ведь главное качество Нэнси — непредсказуемость. Например, что она думала, когда Дебора сделалась герцогиней Девонширской, хозяйкой замка, по сравнению с которым Бэтсфорд показался бы таким же новоделом, как «георгианские» особняки от компании «Баррат Хоумс»?
В 1946-м Эндрю и Дебора переехали в Эденсор, поближе к Чэтсуорту, откуда наконец выехали прожившие там войну триста учениц Пенрос-колледжа. В комнатах огромного дома гуляли сквозняки и эхо, вся мебель была убрана, картины старых мастеров лежали в ящиках, и только часы, заводившиеся раз в неделю, громко отсчитывали время в пустоте. Герцог Девонширский после гибели старшего сына почти утратил интерес к Чэтсуорту, хотя личный библиотекарь его убеждал, что замком следует управлять как настоящим бизнесом. Две сестры родом из Венгрии возглавляли небольшую команду беженок из Восточной Европы, которые вытирали пыль и поддерживали порядок в 178 комнатах. Герцог поселился в другом имении, в Комптон Плейс (Истборн), и там целыми днями пил и рубил дрова. Он передал большую часть достатка специально созданному фонду, и проживи он с момента подписания договора не менее пяти лет, потомкам не пришлось бы платить налог на наследство, — но в 1950-м, в пятьдесят пять лет, он умер от обширного инфаркта, не дотянув трех месяцев до необходимого срока. Свидетельство о смерти подписал доктор Джон Бодкин Адамс, прежде лечивший двух старших детей Деборы от коклюша. На следующий год этот врач был обвинен в убийстве пациента, а всего ему приписывали примерно 160 медицинских убийств.